Первые годы организации производства бактерийных препаратов в г. Горьком 1940 – 1950 годы.

"Эти воспоминания посвящены становлению и развитию производства бактерийных препаратов в нашем Институте. В эти годы коллектив Института, в основном, женский, не жалея сил, на пустом месте в трудные военные годы, сумел создать современное и продолжавшее развиваться производство.

В этот период я заведовала местной контрольной лабораторией /МКЛ/ и, можно сказать, изнутри, знала работу производственных отделов. А вообще моя жизнь связана с Институтом с 1932 года. Студенткой II курса Мединститута я в летние каникулы начала работать лаборанткой в тогда ещё Краевом Институте эпидемиологии и микробиологии. В те годы Институт помещался на ул. Семашко в здании, которое впоследствии перешло к Институту Гигиены труда. Затем ИЭМ переехал на ул. Маяковского и разместился на верхнем этаже над поликлиникой. В настоящее время поликлиника занимает всё это здание.

Краевой ИЭМ занимался, в основном, противоэпидемической работой в помощь органам здравоохранения. Бактериологические и научные исследования велись в лабораториях кишечных и капельных инфекций. В составе Института находилась малярийная станция, борьба с малярией была одной из актуальных задач краевого здравоохранения. В Институте работали также коревая и Пастеровская станции. Противокоревая сыворотка из крови доноров готовилась для потребностей города и края. Заведовала коревой станцией А.И. Хохлова. Кроме института, противокоревая сыворотка из донорской крови производилась также на коревых станциях некоторых бактериологических лабораторий края: в г. Дзержинске, г. Лыскове, г. Алатыре.

Исторически ИЭМ создавался на базе Нижегородской Пастеровской станции и приготовление антирабической вакцины, лечение укушенных и помощь органам здравоохранения в борьбе с бешенством в крае оставалось одной из его задач. В течение многих лет руководила Пастеровской станцией Е.И. Миролюбова. Сменила её на этом посту В.В. Святицкая.

Директором Краевого ИЭМ до 1940 года был И.Е. Макаров. Научным руководителем профессор Ф.Т. Гринбаум. В 1940 году И.Е. Макаров уехал из Нижнего, и на должность директора ИЭМ была назначена Антонина Николаевна Мешалова, работавшая ранее в Крайздравотделе. С её приходом началась коренная реорганизация Института, в результате которой он превратился в крупное научное и производственное учреждение. Институт перешёл в подчинение сначала Минздрава РСФСР, затем СССР. Быстро, несмотря на тяжёлые условия военного времени, развивалось производство. В отдельные годы, Институт даже носил название Института вакцин и сывороток. Усилиями А.Н. Мешаловой, в 1940 году было получено отдельное здание на ул. Грузинская, бывшая церковь, где, правда, не было даже перекрытия в куполе. Кроме того, в распоряжение Института был выделен небольшой домик в Гоголевском переулке возле Суетинской улицы, где разместился эпидотдел. Для коревой станции Институт получил двухэтажный деревянный дом на Славянской улице, впоследствии в нём помещалась поликлиника. Заведующей станцией с этих пор стала Л.В. Луннова.

После переезда на Грузинскую, Институт стал обустраиваться на новом месте. Из домика во дворе были выселены жильцы, там разместился кабинет директора, канцелярия, хозчасть и прачечная. Во дворе была выстроена котельная, оборудована проходная. На постоянных субботниках, уборке территории и помещений все сотрудники отдавали много времени ремонту и стройкам. Уже к концу 1940 года в здании на Грузинской начало создаваться первое новое производственное отделение – вакцинное. На первом этаже здания была устроена средоварня  с автоклавной. В мансарде стала работать МКЛ (ОБК). В подвале размещался склад медицинских препаратов, заведовала им А.И. Побережская, вложившая много труда в обеспечение снабжения Института всем необходимым. Однако в здании на Грузинской производство пробыло недолго. Планы росли, возникла необходимость создания новых отделений и, примерно, через год Антонине Николаевне удалось добиться передачи Институту расположенного рядом здания Дома ребёнка на Ошарской, где затем и было сосредоточено производство. Дома на Славянской и в Гоголевском переулке были возвращены органам здравоохранения.

На Грузинской улице разместились лаборатории эпидотдела. После перекрытия купола под ним поместилась библиотека, она использовалась и для заседаний и конференций, пока не был оборудован зал на Ошарской. На первом этаже вместо средоварни была организована столовая для сотрудников, проработавшая до 50-х годов. В военные годы в столовую передавались кости из средоварни и тушки кроликов из пастеровского отделения. Тарелка супа, хоть и без хлеба /он ведь выдавался по карточкам/, в те голодные годы, была для нас существенной поддержкой.

С началом войны на наш Институт легла большая нагрузка, связанная с необходимостью заменить прекратившие работу производственные институты оккупированных областей, а также и московские. В октябре 1941 года в связи с немецким наступлением на Москву, оттуда на восток срочно эвакуировались микробиологические институты. Ехали в Уфу, Молотов /Пермь/ и другие города. Многие москвичи по пути останавливались в нашем Институте, мы их устраивали на ночёвку в библиотеке, чем-нибудь кормили и они ехали дальше поездом или на машинах. У нас в городе тоже было не спокойно. Каждую ясную ночь с немецкой аккуратностью точно в 23 ч. 30 мин. бывали налёты, объявлялась воздушная тревога. В подавляющем большинстве случаев самолёты не допускались до города, но всё же разрушения были. Бомбы попали в телефонный завод на Мызе и в несколько домов в городе, были жертвы. План эвакуации нашего института на случай необходимости был составлен. В связи с наличием микробных культур, Институт считался особым объектом, и при объявлении по радио воздушной тревоги, все сотрудники должны были приходить туда и оставаться до отбоя. Немного позже от этой обязанности были освобождены женщины, имеющие маленьких детей. У меня был годовалый сын, и я смогла оставаться с ним дома. Статус Института определял также и особый режим охраны лабораторий. Обязательным  являлось ежедневное опечатывание лабораторий сургучной печатью, бумажка, на которую она накладывалась, должна была быть подписана заведующим. Перед праздниками, когда институт закрывался на 2-3- дня, каждую дверь опечатывала комиссия из 3-х человек. Перед началом работы та же комиссия должна была проверить сохранность печатей и снять их. В праздничные дни в институте дежурили врачи. Часто  дежурных проверяли сотрудники с Воробьёвской. Однажды, такой сверхбдительный товарищ, видимо, захотевший показать свою власть, заставил меня, дежурную, в снег и слякоть среди ночи на 7 ноября, вместе с ним обойти весь институт и проверить каждую печать.

Вакцины

Вакцинное отделение начало создаваться сразу после переезда и ремонта здания на Грузинской. Разместилось оно на II этаже, где были устроены боксы и термостатные комнаты. Заведующим стал Б.М. Подольский, но в первые месяцы войны он был призван в армию и ушёл на фронт. Позднее Институт получил статус оборонного предприятия, и сотрудники были забронированы. После ухода Б.М. Подольского заведовать вакцинным отделением стал М.Г. Думеш. С организацией производственного отдела, куда вошли другие вновь создающиеся отделения, руководство ими также было поручено М.Г. Думешу. В этой должности он проработал почти всю войну, когда его сменила С.А. Семичева, а затем, вернувшаяся после службы в армии А.С. Болдырева. После окончания медицинского института пришла к нам В.М. Лавровская, которая после перехода М.Г. Думеша в эпидотдел, возглавила отделение и оставалась его руководителем много лет. В конце войны начала работать в вакцинном отделении и Т.И. Прокофьева, опытным бессменным лаборантом стала З.П. Коровкина, проработавшая в вакцинном всю жизнь до пенсии. Некоторое время в начале организации там работала лаборантом Р.М. Борухович.

Вакцинное отделение начало свою деятельность с производства брюшно-тифозной тривакцины /бактерии брюшного тифа, паратифа Б, паратифа А/. Производственные штаммы были получены из ЦГНКИ, отделение и МКЛ совместно контролировало их иммуногенность на мышах. Посевы культур для производства вакцины производились на матрасах – плоских стеклянных фляжках, в которые тонким слоем наливался агар. Сотни этих засеянных матрасов помещались на стеллажи в термостатных комнатах, затем, после выращивания, в каждый заливался физиологический раствор и лаборанты, и препараторы осторожно покачивая и потряхивая руками каждый матрас, тщательно смывали выросшую культуру. Взвеси отсасывались сифоном в бутыли. Чтобы избежать загрязнения вакцины посторонней микрофлорой из каждого матраса готовился и окрашивался по Граму мазок, просмотр их отнимал много времени. Позднее вместо матрасов стали применять четвертные бутылки с их механической «обкаткой», что исключало ручную тряску. Обкаточная машина, вращающая четверти была сделана в институтской механической мастерской, где долгие годы работал талантливый механик Н.П. Семёнов.

У нас в институте готовились только формалиновые вакцины. После инактивации взвесей, проводился контроль их в отделении, затем, после разлива, чаще во флаконы по 100 гр. с резиновыми пробками, вакцина поступала на окончательную проверку и выпуск серии в МКЛ. Совместно с отделением проверялась безвредность на мышах, а также реактогенность на людях – 15-20 человек, обычно при проведении прививок в воинских частях. Сильных реакций после наших вакцин не бывало. Вскоре, кроме тривакцина, отделение начало готовить и дизентерийные, тоже формалиновые вакцины, сначала из взвесей бактерий Шига и Флекснер, а затем и Зоне. Много забот доставляли штаммы Зоне, быстро образующиеся на питательных средах шероховатые колонии, требовалось постоянное наблюдение и отбор иммуногенных гладких форм.

Следующей, из жидких вакцин, была холерная. Слово «холера» тогда произносить не разрешалось, считалось, что эта инфекция в нашей стране полностью ликвидирована и её, попросту, не существует. Однако, в противоэпидемической практике, она условно обозначалась цифрой 30 – «тридцатка», а в производстве же противохолерные препараты именовались с приставкой «моно». Моновакцина готовилась также формалиновая. Был создан соответствующий режим в отделении, который строго соблюдался и проверялся. В соответствии с правилами перевозка холерных штаммов, чтобы исключить какие-либо случайности в дороге, не разрешалась одному человеку, должно быть минимум двое. За штаммами мы ездили вдвоём с В.М. Лавровской, привезли культуры вибрионов Инаба и Огава в запаянных металлических пеналах и агглютинирующие холерные сыворотки для их контроля. При освоении холерной вакцины возникали трудности, связанные с лёгкой  лизируемостью  вибрионов. В готовых сериях препарата иногда происходил лизис клеток, и изменялось, определяемое по стандарту мутности, содержание бактерийных тел во взвеси и в результате, хотя вакцина, может быть, и не теряла иммуногенности, но её приходилось браковать.

После освоения жидких вакцин, Институту было поручено готовить и энтеральные сухие таблетированные вакцины. Готовились брюшнотифозные и дизентерийные таблетированные вакцины из убитых формалином взвесей, была организована вакуумная сушка бактерийной массы и таблетирование на таблеточной машине. Таблеточное отделение вначале помещалось на I этаже в правом крыле здания на  Грузинской. Технология приготовления таблеток в то время включала обработку таблеточной массы эфиром, что создавало постоянную опасность взрыва его паров. Однажды такой взрыв произошёл и, работавшая в таблеточной лаборантка получила довольно сильные ожоги. Впоследствии эфир был исключён из технологии производства таблетированных препаратов.

Бактериофаги

Следующим по времени организации в Институте было бактериофаговое отделение. Его первым и многолетним заведующим была С.А.Семичева. Она стажировалась  в лаборатории З.В. Ермольевой в Москве и оттуда привезла маточные бактериофаги и штаммы для их культивирования. В последние годы войны, когда М.Г Думеш, ушёл из производства на руководство эпидотделом, С.А. Семичева некоторое время была и заведующей производственным отделом, а в бактериофаговом её сменила Н.Г. Мирная. Одновременно там работали А.П. Кузнецова и позднее Л.И. Горшкова, после войны из армии пришла В.В. Куликова.

Первыми начали выпускаться брюшнотифозные, затем дизентерийные бактериофаги. Дизентерийные фаги были поливалентными, их компоненты менялись в зависимости от эпидемической обстановки в стране. Кроме штаммов эталонных, для приготовления фагов применялись и дизентерийные культуры, выделенные в нашей области, чтобы валентность фага соответствовала местному пейзажу бактерий. Местные штаммы получали из лабораторий санэпидстанций и в фаговом отделении проводили подбор к ним бактериофагов.

Большие сложности при производстве фагов возникали из-за качества питательных сред. Получаемое Институтом мясо, особенно в войну, было самых низких сортов и в недостаточном количестве. В отделе питательных сред пытались найти любые заменители, пробовали казеин, кровяные сгустки, даже плаценту. Но система бактерия-фаг довольно капризна и титры фага на заменителях очень часто не достигали требуемой для выпуска высоты.

Вначале бактериофаги готовились в бутылях, затем, также как в вакцинном отделении, стали использоваться котлы – реакторы и лизис бактерий производился в них. После фильтрации в фаги в качестве консерванта добавлялся фенол, это давало очень неприятный вкус препарата, и впоследствии карболка была заменена хинозолом. Следующим препаратом, который выпускало фаговое отделение, был холерный бактериофаг или, как его тогда называли, монофаг. Полученные Институтом штаммы холерных вибрионов были выделены очень давно, длительное время хранились на питательных средах и титры приготовленных на них фагов были слабые, не достигали допустимой для монофага высоты - 10ˉ⁵. Для оживления культур и повышенная титра фага была проведена специальная работа. Выполнение её было поручено С.А. Семичевой, А.С. Болдыревой, Е.И. Житовой.  Работа проводилась в разных направлениях: испытание питательных сред, отбор бляшек фага с твёрдой среды, работа со штаммами. Я работала с культурами, пассировала их на разных средах, отбирала колонии с чашек для выделения наиболее лизабельных штаммов и пыталась оживить их путём заражения крольчат сосунков. На этой модели можно получить холерный энтерит, а затем выделить от животных более свежие культуры. Материалы, полученные в результате этой работы, были интересными, но опубликование их в журналах, в те времена было невозможным и я не знаю, сохранился ли где-нибудь в спец. части наш отчёт. После больших усилий, фаговое отделение всё же смогло выпускать монофаг, хотя и с не очень высокими, но допустимыми по инструкции титрами.

Противодифтерийные препараты

Производство этих препаратов в Институте началось несколько оригинально. Однажды осенью 1941 года, в кабинет директора позвонили из милиции с требованием забрать своих лошадей, которые грызут перила моста через Оку. Выяснилось, что лошади – это иммунное поголовье института им. Мечникова, которое доставлено, кажется, своим ходом из Москвы. Только энергия и способности А.Н. Мешаловой, мобилизовавшей на помощь всю местную власть, дали возможность найти выход из положения. Институту были выделены корма и передано помещение бывшей конюшни на Тверской улице. Это были старые деревянные бараки без водопровода и электричества. Но лошади нашли там пристанище, а уже в 1942 году была оборудована иммуноконюшня для приготовления противодифтерийной сыворотки. Впоследствии поголовье было увеличено, институт получил лошадей из Бурятии, они были небольшие, мохнатые и очень злые, всё время норовили укусить. Иммуноконюшня находилась в ведении ветеринарного врача Е.Н. Яхонтова. Лаборантом и основным работником иммуноконюшни была Н.В. Зеленухина. Она и за лошадьми в Бурятию ездила. В обустройстве иммуноконюшни принимал участие весь коллектив института. Для проведения водопровода нужны были  траншеи, и каждый сотрудник получил определённой величины участок, где он должен был вырыть яму. Это было нелегко, но тогда, воспринималось как должное. На субботниках очищали территорию и здание, и постепенно старая развалина приобрела цивилизованный вид. Одно время там помещался и институтский виварий.

В иммуноконюшне проводилась иммунизация лошадей дифтерийным анатоксином, вводили его под кожу. Кровь у иммунизированных животных бралась толстой иглой из яремной вены в большие стеклянные цилиндры. Для этих процедур лошадь заводилась в специальный,  узкий станок, где деревянным хомутом фиксировалась её голова. Каждая лошадь имела имя и паспорт, где фиксировались все процедуры. Помню серую лошадку по имени Неман, которая давала высокие титры антител. Предварительное титрование антитоксинов производилось отдельно в сыворотке от каждой лошади, а затем уже сводились серии препарата. Не всегда животные давали достаточные титры, некоторые из них оказывались непригодными для иммунизации. На конюшне содержалось несколько таких рабочих лошадей, выбракованных из иммунного поголовья. На них привозили в институт цилиндры с кровью и вообще использовали их для хозяйственных работ, что было очень полезно в те годы при дефиците машин и бензина. Лошади помогали и нам, сотрудникам института. На склоне пригорка возле конюшни у нас были участки земли, где мы сажали картошку, конюхи вспахивали нам плугом землю под неё, а иногда и подвозили домой урожай.

После прибытия лошадей в Институт сразу же началась организация производства дифтерийного анатоксина.  Отделением дифтерийного анатоксина и противодифтерийной сыворотки руководила А.И. Мельникова. Она стажировалась в Саратове, оттуда же были получены производственные штаммы дифтерийных бактерий. Кроме того, в отделении работала врач Н.М. Бондарева, она с маленькой дочкой была эвакуирована из Минска и вернулась туда в 1944 году после освобождения города. Присутствие её облегчило освоение довольно сложных дифтерийных препаратов, так как их производство было ей знакомо.

Производство анатоксина было налажено довольно быстро. Штаммы обладали  хорошей токсигенностью, не «капризничали» при выращивании на бульоне, полученный токсин был активен и легко обезвреживался формалином. По реакции флокуляции были достаточно высокие титры. Дифтерийный анатоксин выпускался не только для иммунизации лошадей, но и, в соответствии с планом, отгружался из Института для профилактических прививок детям, планы были довольно большими.

Значительно сложнее оказалось освоение приготовление сыворотки. Отбор сыворотки крови лошадей со сгустков сочли целесообразным производить в коревом отделении, где эта процедура была привычной и хорошо отлаженной. Коревое отделение находилось  тогда, также как и дифтерийное отделение, в здании на улице Ошарской. Отобранные сыворотки передавались в своё отделение, где с ними проводилась дальнейшая работа. Основным, кроме стерильности, было установление в них количества АЕ /антитоксических единиц/. Титрование антитоксина производилось путём внутрикожного введения морским свинкам смеси рабочей дозы токсина с различными разведениями тестируемой сыворотки. Эта методика потребовала развития определённых навыков и не сразу стала удаваться. Были трудности и при определении необходимой дозы токсина. Титрование серий сывороток к выпуску всегда было волнующей процедурой, уж очень не хотелось, чтобы препарат не прошёл контроль.

Противодифтерийные препараты в Институте готовились до тех пор, пока, в конце войны, вновь не начали работать на своих местах эвакуированные институты. Тогда стало целесообразным содержание относительно небольших количеств иммунизируемых лошадей /у нас их было в пределах 25-30/ и они были переданы в какой-то из других производственных институтов.

 Диагностические препараты

Это отделение было создано в конце 40-х годов. Вначале недолго им руководила Н.Н. Глезерова, а затем, многие годы, Н.И. Храмова, пришедшая в институт лаборантом и ставшая руководителем отделения, требующего особой точности и внимательности. Готовились тогда неадсорбированные агглютинирующие сыворотки: брюшнотифозные, паратифозные и дизентерийные. Многострадальные кролики-продуценты помещались в виварии во дворе на Грузинской. Там производилась иммунизация и взятие крови. Для получения достаточных титров приходилось подбирать оптимальную для разных видов бактерий методику иммунизации, а также вести постоянную работу с культурами для поддержания их в необходимой форме.

Виварий	Котельная - обеспечивала производственные цеха паром

Вакцина против сыпного тифа

Во время войны, Институт получил ещё одно задание, которое, правда, осталось незавершённым. В те годы, ещё и перед войной, было неблагополучно с заболеваемостью сыпным тифом, в сельских местностях бывали не только спорадические случаи, но и вспышки. Ещё опаснее стала угроза распространения этой инфекции во время войны. Поэтому были сделаны попытки создания для профилактики сыпного тифа убитой риккетсиозной вакцины. Культивировать риккетсии для приготовления вакцины пытались разными способами: в организме переносчиков платяных вшей, в лёгких белых мышей, на желточных мешках куриных эмбрионов. Эта работа под руководством профессоров Кронтовской и Маевского проводилась в Москве. В институте им. Габричевского была разработана мышиная лёгочная вакцина, там же осваивалась вакцина на куриных эмбрионах. В институте им. Гамалея готовилась вакцина на насекомых.

Нашему институту было поручено организовать производство сыпно-тифозной вакцины на желточных мешках куриных эмбрионов. Для освоения методик в московский Горбак направили меня. Предварительно я получила пятикратную прививку легочной вакциной, но это не спасло от заражения и, вернувшись, я переболела сыпным тифом, правда, легко.

Штаммы риккетсий получали от больных путём заражения переносчиков через укус, а поддерживаться длительное время в лаборатории они могли только в организме вшей. В лабораторных условиях насекомые заражались путём введения взвеси из инфицированных особей в анальное отверстие вши, риккетсии размножались в эпителии кишечника. Для приготовления вакцины, стеклянным капилляром в анус вши лаборанты должны были заражать сотни насекомых. Мыши для лёгочной вакцины заражались в кровь через хвостовую вену, не сразу удавалось привыкнуть попадать в неё. Однократно риккетсии размножались в лёгких животных, и эта ткань после обработки и центрифугирования использовалась как прививочный материал. При дыхании заражённых животных риккетсии выделялись в воздух, поэтому сотрудники лаборатории почти все, как  правило, болели сыпным тифом.

Освоение методик работы потребовало усидчивости и довольно большого напряжения. После стажировки в Горбаке, я привезла в наш институт «поголовье» насекомых в несколько сотен, и вместе с лаборантом А.И. Герасимовой, мы начали оборудовать лабораторию для приготовления желточной вакцины. Платяные вши – специфические паразиты человека, через кожу питающиеся только его кровью. Поэтому для содержания в риккетсиозных лабораториях больших количеств этих насекомых, приходилось использовать своеобразный и не очень приятный способ их кормления. Насекомые помещались в небольшие коробочки с металлическими стенками и дном, затянутым плёнкой эпителия с кожи трупа человека. Плёнки эпителия снимались с бедра трупа после накладывания ткани, смоченной горячей водой. Чтобы получить неразорванную плёнку, нужна была сноровка и предельная аккуратность. Две-три кормушки с насекомыми привязывались на 20-30  минут к телу - человека-донора на бедре или предплечье. Кормление проводилось ежедневно, один раз в сутки. Кормление насекомых приравнивалось к сдаче крови, доноры получали хлебную карточку на 800 г и соответствующую оплату.

В нашей лаборатории было три-четыре донора из сотрудников института. Не все могли кормить насекомых, иногда возникали раздражения кожи. Содержались насекомые в термостате на человеческих волосах в обычных тарелках. В этих условиях они нормально размножались и проходили все стадии развития. Работа с насекомыми в нашей лаборатории была уже налажена, когда, однажды, нас постигло несчастье. Внезапно, ночью отказал терморегулятор, и температура в нашем питомнике-термостате поднялась до 50-60 градусов. Всё наше поголовье погибло, пришлось заново привозить из Москвы новое «стадо».

Когда со стороны смотришь на работу, которую приходилось выполнять в нашей лаборатории, она вызывает естественное чувство брезгливости, но нам, работавшим там, оно не было свойственно. Мы относились ко всему, что приходилось делать, как к необходимости, и только старались соблюдать максимальную осторожность. Режим лаборатории был достаточно строгим: полная смена одежды и белья, предельная внимательность при манипуляциях с насекомыми, запрещение входа в лабораторию посторонним. Впрочем, они и сами не стремились посещать нас. Ни одного случая проникновения насекомых за пределы лаборатории у нас не было.

К сожалению, дальше освоения выращивания переносчиков  работа в нашей риккетсиозной лаборатории не пошла. В то голодное время местные власти не сочли возможным тратить на производство препарата куриные яйца, которых практически не было для населения и институт не получил разнарядку на куриные эмбрионы. Жаль было ликвидировать начатое дело. В последующие годы приготовление сыпнотифозных вакцин вообще потеряло свою актуальность и было прекращено. Распространение сыпного тифа удалось предотвратить активным проведением обычных противоэпидемических мероприятий. Эпидотдел нашего института вложил не малый вклад в эту работу по Горьковской области.

Местная контрольная лаборатория (МКЛ)

В нашей стране, как известно, все выпускаемые микробиологические препараты проходят двойной контроль. Кроме проверок на отдельных этапах производства, обязательным является выпускной контроль в специальной лаборатории. Теперь она называется ОБК – отдел биологического контроля, а ранее именовалась местная контрольная лаборатория – МКЛ. В нашем Институте МКЛ впервые была создана в 1938 году для контроля противокоревой сыворотки. С этого года и я начала работать в ней, на половине врачебной ставки, по совместительству, будучи одновременно ассистентом кафедры микробиологии Мединститута. Других штатных единиц в то время в МКЛ не было. Бактериологический контроль продукции проводился непосредственно на коревой станции, МКЛ проводила лишь проверку соблюдения инструкции по приготовлению препарата, режима работы и документации. В функции МКЛ входил также контроль организаций, и условий производства.  

Тридцатые годы: это было время создания санитарной авиации края. В районы вылетали самолёты У-2, маленькие открытые бипланы, двухместные – летчик и пассажир. Летали они только днём, если не успели вылететь до темноты, то лётчику и пассажиру приходилось ночевать там, куда залетели. Но ни с чем не сравнить ощущение простора и свободы при полёте на небольшой высоте на открытом самолёте, когда внизу, как будто на рельефном плане, расстилается земля с полями, лесами, речками, дорогами и домами деревень.

Мне доставляло тогда огромное удовольствие летать на самолёте в Алатырь или Лысково для контроля коревых станций. Я согласна была лететь в любой из дальних районов, чтобы доставить туда коревую сыворотку, когда возникала такая необходимость. Правда, однажды, это было уже позднее, в начале войны, вылетев для проверки коревой станции в Лысково, я там застряла. Из-за внезапно наступившей оттепели, а было начало весны, самолёт не мог сесть на раскисшую землю. Автобусы в район тогда не ходили, Волга ещё не вскрылась. А у меня ни денег с собой, ни, конечно, хлебной карточки. Приютила меня заведующая Лысковской лабораторией и даже сумела добыть мне хлебную карточку. Прожила я у неё с неделю и была в полном отчаянии, ведь дома у меня остался маленький ребёнок. Выручила меня наш директор А.Н. Мешалова: она договорилась с воинской частью, и военный лётчик на своём самолёте сумел сесть на поле возле Лыскова, туда меня подвезли на подводе. Перед взлётом он предупредил меня, что неизвестно, как это удастся, чтобы я не очень пугалась, если, что случится. Но всё обошлось благополучно.

Работа МКЛ коренным образом изменилась с организацией в Институте производства других бактерийных препаратов. В то время система государственного контроля выпускаемой производственными институтами продукции была построена следующим образом. Во главе её стоял Центральный Государственный Научный Контрольный Институт им. Тарасевича. На местах, в производственных институтах, работали подчинённые ему местные контрольные лаборатории. Врачи, заведовавшие ими для обеспечения независимости контроля, находились на бюджете УГНКИ и получали зарплату почтовым переводом из Москвы. Туда же направлялись и отчёты о работе МКЛ. ЦГНКИ снабжал институты эталонными производственными штаммами бактерий, токсинами для титрования специфических сывороток, стандартами мутности для проверки густоты бактериальных взвесей и другими титрованными и эталонными препаратами, необходимыми для производства. Всё это отпускалось по мере надобности бесплатно.

Основным документом, в соответствии с которым готовились препараты, была Инструкция по изготовлению, утверждённая вышестоящими организациями. В МКЛ каждая выпускаемая серия препарата проходила бактериологический контроль на стерильность, испытание качественных показателей. Некоторые пробы на животных ставились совместно с производственными отделениями. По результатам испытаний МКЛ давала разрешение на выпуск препарата. Выборочно, на последующий контроль препараты систематически высылались в ЦГНКИ.

С организацией производства в Горьковском ИЭМ, заведовать МКЛ уже не мог совместитель и передо мной встал вопрос выбора: кафедра микробиологии Мединститута, где я была ассистентом, или заведующая МКЛ вновь организующегося производства. Меня больше привлекала микробиологическая, а не педагогическая работа и я, приняв предложение А.Н. Мешаловой, ушла с кафедры на постоянную работу в ИЭМ. В силу сложившихся обстоятельств, через 16 лет, в 1956 году, я вернулась в Мединститут в качестве заведующей кафедрой микробиологии, но это уже другая история.

В штате МКЛ в то время был врач – заведующая, лаборант и препаратор. Бессменным лаборантом в долгие годы была А.И. Герасимова. Впоследствии штат технического персонала был расширен. Лаборантами работали В.А. Колбанова, Г.М. Борухович, сменяли друг друга девочки-препараторы. Но врачебная ставка оставалась одна, работы было много, редко, когда можно было уложиться в рабочий день. Батареи флаконов с бульоном для посевов непременный атрибут МКЛ, часы работы в боксах, где для обеззараживания воздуха тогда распылялся фенол. Запах карболки сохранялся на коже и волосах, несмотря на халаты, косынки и маски. Пытались применять другие бактерицидные соединения, хинозол, перекись водорода, но избавиться от фенола так и не удалось до создания бактерицидных ламп, но их в МКЛ я уже не застала.

В начале лаборатория помещалась в мансарде здания на Грузинской, где были выгорожены бокс для посевов и термостат. Было очень тесно и неудобно. После получения здания на Ошарской, МКЛ отвели помещение на втором этаже в выходящем во двор углу здания. Затем, в связи с организацией туберкулинового отделения, мы переехали в другой конец здания на том же этаже возле зала. Вообще с расширением, изменением номенклатуры препаратов и увеличением планов, производственному отделу становилось тесно и переезды отделений из одной части здания в другую были довольно частыми. «Тришкин кафтан» нередко перекраивался.

В те годы в МКЛ находился институтский музей бактерийных культур. В нём хранились как эталонные производственные культуры, так и штаммы, выделявшиеся в эпидотделе при выполнении научных работ, которые представляли интерес для дальнейших исследований. Культуры выращивались и сохранялись в пробирках на агаре столбиком под вазелином. При таком способе для сохранения штаммов нужно было пересеивать их не реже, как раз в три месяца. Только позднее, когда музей уже не был в МКЛ, было введено высушивание штаммов. Как заведующая музеем, я должна была периодически проверять ведение учёта культур в Институте. В отделениях вёлся строгий учёт количества засеянных ёмкостей, эти цифры ежедневно фиксировались, также как и количество пробирок с бактерийными культурами. Однажды, в начале войны, произошёл очень неприятный инцидент, связанный с учётом культур.  Одна из сотрудниц Института – врач, решила проверить нашу бдительность и, спрятав несколько матрасов с культурами, сообщила об их пропаже на Воробьёвскую – в НКВД. Хорошо, что  А.Н. Мешалова пользовалась достаточным доверием и этот случай не получил продолжения. Её предупредили только о бдительности в отношении этой сотрудницы, назвав её фамилию. К счастью вскоре она ушла из Института. «Бдительность» в те годы проявляло и население, боялись шпионов, диверсий, и в институт приносили всякие, казавшиеся людям подозрительными, предметы: аптечные флаконы, разбитые ампулы, вату, однажды, гусиный пух. Исследования этих материалов часто проводилось в МКЛ. Из пуха я выделила сальмонеллу галлинарум. Объяснять, что она не патогенна для человека, хотя и сальмонелла, пришлось, где следует, профессору Ф.Т. Гринбауму.

Спецификой работы контрольных лабораторий в Институтах, как МКЛ, так и ОБК, является необходимость сочетать требования жёсткого контроля и соблюдения интересов производственных отделений. Конечно, на госконтроль поступают препараты уже прошедшие все проверки в отделениях и брак, выявляемый в МКЛ, встречается нечасто. Значительно чаще бывают нарушения инструкций в самих отделениях, и принятие решения в этих случаях не всегда бывало лёгким. Для того чтобы правильно оценить ситуацию, прежде всего, для зав. МКЛ необходимо детальное, не поверхностное, знание технологии производства каждого препарата. Второе, тоже не маловажное условие: доброжелательные отношения с работниками производства и тактичное поведение, ни в коем случае не с позиций «вы от меня зависите». Не знаю, как у меня получалось, но в своей работе я старалась соблюдать эти правила. Вероятно, мне было легче, потому что технология приготовления всех препаратов была не знакома, как для меня, так и для заведующих производственными отделениями и осваивали её мы вместе. Для изучения производства мы ездили в другие более старые институты. В Москве, с октября 1941 года производство бактерийных препаратов было приостановлено, поэтому первым институтом, куда мы смогли поехать был Кировский институт вакцин и сывороток. В Кирове тогда работал ещё один институт, военный, его тематика была засекречена и нас туда не допускали. Там, в частности разрабатывалась сибиреязвенная вакцина СТИ. С Кировским ИВС–ом у нас сложилась тесная связь. Мне особенно запомнилась одна поездка туда. А.Н. Мешалова чувствовала себя нормально, а меня укачало так, что как она потом говорила, боялась не довезти меня живой. Знакомились мы с работой вакцинного отдела и средоварни, а я ещё и с МКЛ, где работала очень опытная и приятная заведующая И.А. Драверт. Кировский ИВС был в последующие годы закрыт, возможно, в этом сыграло роль быстрое и успешное производства в нашем Институте.

После возвращения московских институтов на свои места, основными консультантами для нас стали сотрудники этих институтов. Тесная связь была с ЦГНКИ не только по вопросам контроля, но и технологии производства. На первых порах мы обращались туда при любых затруднениях. Сейчас некоторые ситуации кажутся комическими. Например, в самом начале приготовления вакцин, при первых посевах на матрасы, нас с Б.М. Подольским смутила непривычная морфология культур в мазках с матрасов с полюсной окраской клеток. Чтобы не рисковать, меня командировали с мазками в Контрольный Институт, где, может быть и посмеялись, но разрешили использовать взвеси. Второй подобный случай произошёл при первых титрованиях дифтерийной сыворотки. При внутрикожном введении морским свинкам тест-дозы дифтерийного токсина с различными разведениями сывороток, у нас не проходила ни одна серия сыворотки. Мы засомневались даже в качестве животных. Пришлось нам, вместе с А.И. Мельниковой, посадить свинок в клетку и с ними и нашими препаратами отправиться в Москву. Договорились с проводницей вагона и наши свинки с комфортом доехали под вагонной полкой. Оказалось, что это была ошибка в расчёте рабочей дозы токсина, и сыворотки благополучно прошли контроль в ЦГНКИ. Менее благоприятно для меня обошлось происшествие с бактериофагом. Разлив препарата производился в стограммовые флаконы с резиновыми пробками. Неожиданно, в нескольких больших сериях фага внутри флаконов вокруг пробки образовались жёлтые колечки какого-то осадка. Бактериофаг был стерилен, имел высокий титр и было очень жаль его браковать. Я проверила его безвредность на животных, потом на себе, вместе с заведующей отделением. Никаких реакций не было, и на свой страх и риск я выпустила эти серии. Возможно, в состав партии резины пробок вошло какое-то соединение, вступившее в реакцию с хинозолом – консервантом фага. Серию пробок заменили,  и это явление больше не повторялось. Но каким-то образом, моё самоуправство стало известно в ЦГНКИ, и я получила единственный в своей жизни выговор, хорошо хоть его не записали в трудовую книжку.

Отдел питательных сред

Разнообразие номенклатуры бактерийных препаратов, большие производственные планы отделений определяли необходимость особенно чёткой работы отдела питательных сред или, как его в обиходе называли, средоварни. С самого начала и в течение многих лет им заведовала Н.В. Шилова. После переезда с Грузинской в подвальное помещение здания на Ошарской, средоварня под её руководством, в короткий срок начала снабжать питательными средами все организующиеся производственные отделения. Механизации в те годы  почти не было и женщины, а часто молоденькие девушки, своими руками переносили все и немалые тяжести, работали у котлов, мыли посуду. Большие трудности были связаны с количеством и качеством получаемого институтом сырья. При дефиците мяса, а оно ещё было и низких сортов, чем только в средоварне не пытались его заменить. На первом месте был казеин. Казеиновые среды применялись и в  вакцинном, и в фаговом отделениях. Широко использовались отходы коревого и дифтерийного отделений: сгустки крови после отбора сывороток. Одно время пытались приготовить бульон из получаемой из родильных домов плаценты. Пробовали и растительное сырьё, в частности, горох. Испытывали и различные методы гидролиза, разные ферменты. Контроль качества по биохимическим показателям проводился в специально организованной биохимической лаборатории. В результате, не всегда полностью успешно, но всё же отдел питательных сред обеспечил работу отделений, бактерии, хоть и капризничали, но росли на тех средах, которые им предлагались средоварней. А сотрудники иногда получали из средоварни немного мясного фарша после варки сред, а кости поступали в столовую. Постепенно, в средоварне создавались элементы механизации, рационализировался труд, появились тележки, механическая мойка посуды и другие приспособления, но всё это создавалось не сразу, в основном силами своей механической мастерской и ещё долго работа оставалась достаточно тяжёлой.

Работа вспомогательных служб

Героические усилия для снабжения института всем необходимым приходилось прикладывать работникам хозчасти. Я не могу уже вспомнить их имён, кроме работавших и после войны – П.Н. Величко и М.М. Наумова. Пользовалась уважением в институте А.И. Побережская, заведующая складом медпрепаратов, всегда приветливая, красивая женщина с которой было приятно иметь дело.

Золотой фонд института составляют его лаборанты. Они, проработавшие много лет, приобретали большой опыт и знание методик лабораторных исследований и производственных процессов. Как правило, во вновь открываемые отделения переводились наиболее опытные из них и именно они, вместе с врачами, осваивали новые производственные процессы. В то же время на их плечи ложилась вся тяжесть физической работы в отделениях. Не счесть, сколько бутылей с разными препаратами перенесено руками этих, часто ещё совсем молоденьких девочек, по коридорам и лестницам института. Я, конечно, не могу перечислить всех, работавших в те первые для производства годы, но некоторых помню и хочу назвать их имена. Возможно теперь у них другие фамилии, но тогда они носили эти: В.С. Брагина, М.Р. Бусыгина, В.А. Воробьёва, А.И. Герасимова, Ф.Н. Доманова, К.И. Желнова, Н.В. Зеленухина, Л.А. Кароян,  З.П. Коровкина, некоторое время работали сёстры Р.М. и Г.М. Борухович.

В канцелярии института хозяйничала аккуратная, внимательная ко всем В.Н. Модератова.

В первые годы организации производства, когда при всех трудностях его освоения, планы были большими и всё увеличивались, коллектив работал напряжённо и не за страх, а за совесть. Неправильно думать, что в те годы трудовая дисциплина держалась только на принуждении. Основным было ответственное отношение к своим обязанностям у всех работников, независимо от их ранга и должности. Никто не заставлял лаборантов перерабатывать, когда нужно было срочно выпустить препарат. А иногда на разлив садились все сотрудники, включая врачей. Когда нужно было отправить в Китай холерную вакцину, упаковывать её помогали все отделы.

Мы любили свою работу, свой институт. И даже теперь, спустя много лет, когда случайно встречаются старые сотрудники, мы тепло вспоминаем те годы, несмотря на все их трудности. Хорошо было работать в слаженном, добросовестном коллективе, где каждый хотел помочь товарищу.

Такая атмосфера в институте и сплочённость коллектива во многом зависела от его руководства и, в первую очередь, от директора Антонины Николаевны Мешаловой. Молодая, способная, энергичная, она умела найти в отношениях с людьми ту грань, когда требовательность не переходит в унижающие людей приказания. Её  любили в коллективе за простоту в обращении и готовность помочь в любой трудной ситуации, она всю себя отдавала институту, не требуя ничего взамен и не пользуясь никакими привилегиями. В те тяжёлые годы она всегда помогала  попавшим в беду, даже рискуя получить неприятности.

Очень удачным для нашего института оказалось сочетание А.Н. Мешаловой, как директора, и профессора Ф.Т. Гринбаума в качестве научного руководителя. Фридрих Товиевич работал в этой должности с 1931 по 1954 год. В конце 1954 года он, вслед за Антониной Николаевной, по её предложению, переехал в Москву на должность заместителя директора по науке института им. Мечникова, где и проработал до конца своих дней до 1963 года. Ф.Т. Гринбаум был разносторонне образованным человеком с высокой внутренней культурой и глубокими знаниями по специальности. Всегда доброжелательно и ровно он относился к людям и был готов помочь любому, кто обращался к нему за советом. Как в нашем институте, так и  на кафедре микробиологии Медицинского института, организатором которой он был и заведовал ею до 1953 года, под его руководством выросла целая плеяда квалифицированных микробиологов, кандидатов и докторов наук, работавших в разных городах нашей страны.

Научные исследования в Институте велись в разных направлениях. С первых лет многие работы были посвящены физиологии бактерий, в частности, проблеме изменчивости. Не случайно первая Всесоюзная конференция по изменчивости микроорганизмов состоялась в 1948 году в г. Горьком. В эпидотделе была широко представлена эпидемиологическая тематика, в основном в области борьбы и профилактики кишечных инфекций и их диагностики.

В производственном отделе в годы войны всё внимание, естественно, было сосредоточено на выпуске продукции. Но уже в первые послевоенные годы, начали проводиться специальные исследования, посвящённые выяснению сложных вопросов и характеристике технологических процессов.

Эти совместные исследования, с одной стороны, позволяли улучшать качество препаратов и расширять их номенклатуру, а с другой – служили отправным пунктом для расширения тематики научных исследований в других отделах, и это содружество сыграло определённую роль в становлении и развитии Института. Под руководством талантливого администратора А.Н. Мешаловой, при высокой научной эрудиции профессора Ф.Т. Гринбаума  и работоспособном, дружном коллективе, Институт, уже к началу 50-х годов, занял достойное место среди научно-производственных учреждений микробиологического профиля.

  Забота и помощь института   сотрудникам   в военные и послевоенные годы.

О работе Института в годы войны есть и документальные данные и сведения от сотрудников, писала об этом и я. Теперь я хочу вспомнить о другой стороне нашей жизни в это время, о той заботе и помощи, которую мы, сотрудники, получали от Института в этот тяжелый период. Я была рядовым  работником Института и, мне кажется, на моем примере можно судить об этом. Перед войной я была ассистентом кафедры микробиологии Мединститута и одновременно с 1938 года работала по совместительству на полставки в местной Контрольной лаборатории (МКЛ) ИЭМ. Институт тогда выпускал только противокоревую сыворотку из донорской крови. С организацией в 1940 году производства других бактерийных препаратов, работа МКЛ должна была расшириться и директор ИЭМ А.Н. Мешалова предложила мне полностью перейти на работу в Институт. Меня всегда привлекала лабораторная работа и не интересовала педагогическая карьера. Кроме того, по ходатайству Института, Облздравотдел выделял мне комнату в принадлежавшем ему доме на Суетинской улице. И я сделала важный шаг в своей жизни: ушла с кафедры и с марта 41 года стала заведующей Местной Контрольной лаборатории ИЭМ. Такие лаборатории, в обязанность которых входил как выпуск готовой продукции, так и контроль всех производственных процессов, существовали во всех институтах, готовивших бактерийные препараты. С началом войны для большей объективности контроля, заведующие МКЛ были переведены в штат Центрального Государственного Научного Контрольного Института (ЦГНКИ).

Работая в местных Институтах, зарплату мы стали получать почтовым переводом из Москвы. Кроме меня в лаборатории работала один лаборант А.И. Герасимова. Вначале нам отвели помещение в мансарде над лестницей в доме на Грузинской. В дальнейшем лаборатория переехала в здание на Ошаре, где помещение и штат были расширены. В первые дни войны из ИЭМ на фронт ушли один врач и несколько лаборантов. Но очень быстро на всех специалистов Института была оформлена бронь, и в дальнейшем мобилизации подлежали только работники хозчасти.

А сводки с фронта становились все более тревожными, начались и налеты на Горький, наступала ранняя в том году зима.

Я, получив комнату в коммунальной квартире на Суетинской, жила там с сыном, которому только что исполнился год и его няней. В яслях, куда мне пришлось поместить сына в трехмесячном возрасте, он постоянно болел, и няня буквально спасла ему жизнь. Наша комната отапливалась печкой. Дров у меня, конечно, не было. И тогда я впервые ощутила реальную помощь Института: мне и моей соседке по дому К.И. Сучковой, муж которой в это время был на Дальнем Востоке, привезли по возу дров.

Из магазинов исчезали быстро продукты, цены на рынках стали недоступными. Нормы хлеба по карточкам были 500 граммов на служащего, 300 на ребенка и 200 на иждивенца. Наш Институт относился к рабочей категории, мы получали по 800 граммов в день, но мне приходилось менять хлеб на молоко для ребенка и его все равно не хватало. Я постоянно сдавала кровь на нашей коревой станции, и ее заведующая, Л.В. Луннова,  иногда помогала мне получать дополнительные талоны на хлеб. Введение продуктовых карточек не облегчило нашу жизнь. Нормы были небольшими, и даже эти продукты далеко не всегда удавалось получить или из-за отсутствия их в магазинах, или из-за огромных очередей. На мясные талоны обычно выдавался яичный порошок, вместо сахара  - дешевые конфеты. В Институте нам были выданы дополнительные, так называемые лимитные карточки, по которым в специальном магазине можно было получить еще некоторые продукты. Кроме того, была организована столовая для сотрудников, в которой из костей от мяса из средоварни и тушек кроликов из пастеровского отделения, варился суп. Тарелку его мы ежедневно получали в перерыв. Кто мог, приносил к нему из дома кусочек хлеба. Из средоварни иногда удавалось получить и немного вываренного мясного фарша. Но мяса становилось все меньше, качество его ухудшалось, для варки питательных сред старались использовать заменители: дрожжи, казеин. Правда, бактерии не очень соглашались на это и на таких средах росли хуже, чем на мясных.

Лаборатории получали необходимые для работы материалы тоже по нормам. Мы с Анной Ильиничной – лаборантом, старались экономить мыло, спички, и остатки по-братски делили между собой. Спирт тогда был буквально валютой, но его сэкономить не удавалось, качество нашей работы определялось стерильностью. До войны наша семья не сажала и не запасала на зиму картофель, купить его на рынке не составляло труда. Поэтому в первый год войны, когда из-за непомерно возросших цен приобрести его стало невозможно, я осталась без картошки. И опять мне помог Институт. Для производства по разнарядке получали спирт со спиртового завода в селе Чугунах, кажется Воротынского района. Туда периодически посылалась грузовая машина с цистерной для спирта. При одной из поездок, поздней осенью 41 года, решили закупить в деревне картофель для столовой. С этой целью направили несколько сотрудников, в том числе и меня. Это поездка дала мне возможность обменять в деревне какие-то домашние вещи и привезти домой мешок картошки. Весной 42 года Институт помог нам и самим посадить и вырастить картофель. Некоторым сотрудникам отвели небольшие участки земли на склоне оврага возле конюшни. Рядом со мной был участок М.Г. Думеша. Нам их распахали плугом на лошадях из иммуноконюшни. Все остальное – посадку, окучивание, выкопку урожая мы сделали сами, но собранную осенью картошку нам развезли по домам на тех же лошадках. Мы заплатили за это какую-то небольшую сумму в бухгалтерию. На этих участках мы сажали картофель все годы войны, несколько лет и по окончании её. Это служило нам большим подспорьем.

Кроме продуктов, проблемы были и с одеждой. Купить что-нибудь в магазинах, а тем более на рынке, было совершенно невозможно. Запасов с довоенного времени у меня не было. Потому меня очень выручило, когда в Институте к какому-то празднику я получила отрез недорогой шерсти на платье, а потом красивое трикотажное платье, цвета «электрик». Оно было из промтоваров, которые городские организации получили в порядке помощи из Америки. Часть из них поступила в Институт, и они бесплатно распределялись между сотрудниками. Эти два платья как выходные прослужили мне всю войну и еще несколько лет после нее. Особенно это было важно для командировок. На работу под халат можно было одевать, что придется, а в гости или в театр я тогда не ходила. На одну зарплату жить втроем, и платить няне было непросто, и с деньгами у меня было трудно. Моя степень кандидата наук, которую я получила в 1940 году после защиты диссертации, не давала тогда материальной выгоды. (Прибавка к зарплате за ученые степени появилась значительно позднее, уже после войны). И в этом случае опять пришел на помощь Институт. В 42 году, когда на основной работе в МКЛ я была в штате ЦГНКИ, мне предложили на полставки совмещение в ИЭМ, проводя работу с музеем живых культур. В музее тогда хранились все культуры, используемые для производства бактерийных препаратов и представлявшие интерес штаммы, выделяемые в эпидотделе и при экспериментальных исследованиях. Сушки культур тогда еще не было, и они хранились в твердых питательных средах под вазелином. Чтобы штаммы не погибали и, по возможности, не меняли свойств, требовались постоянные пересевы и проверки. Хранились культуры у меня в лаборатории в большом запломбированном сейфе. С музеем я работала несколько лет, а затем передала его Н.Н. Глезеровой, когда она тоже перешла с кафедры на постоянную работу в ИЭМ.

В Институте было еще одно мероприятие, которое скрашивало нашу жизнь. В праздники, кроме официальных заседаний, когда организовывались вечера, на которых собирались врачи, некоторые лаборанты, руководство института, включая заведующего хозяйством и главного бухгалтера Е.В. Родину. Устраивалось нехитрое угощение: из отходов средоварни обязательно варился студень, зав. складом А.И. Побережская готовила клюквенный напиток с небольшим количеством спирта. Никаких торжественных и увеселительных мероприятий на этих вечерах не бывало, но за разговорами засиживались долго и часто в них решались и сложные производственные вопросы и даже конфликтные ситуации. Такое общение в неформальной обстановке сближало людей и способствовало созданию в Институте того сплоченного трудоспособного коллектива, который в нем сложился. Не представляю, как без помощи Института, его директора А.Н. Мешаловой и коллектива, я, в это тяжелое время смогла бы выжить и сохранить малыша сына. Очень важно, что эта помощь оказывалась без каких-то специальных просьб. Об условиях жизни и трудностях каждого из нас было известно и не одна я с благодарностью вспоминаю, как много делалось, чтобы хоть как-то облегчить нашу жизнь. Неравнодушие, внимание к нуждам окружающих – великая сила, она свойственна нашему народу, она помогла ему в самых трудных ситуациях. Очень важно сохранить эти качества, не растерять их в мелочной суете. Там, где люди остаются людьми, и работа идет лучше, и жизнь становится легче. Наш Институт в военные годы мог служить хорошим примером этого".